Клезфест в Петербурге   

 

 

       официальный сайт фестиваля «Клезфест в Петербурге»
 

Человечки, пляшущие на синей луне

Константин Крикунов, «Город»

Клезфест

Клез — мелодия. Фест — праздник. Клезмер — свадебный музыкант. Клезфест — петербургский фестиваль народной еврейской музыки. Таких фестивалей в России больше нет, а за рубежом много.

Каждый год в белые ночи в Петербург слетаются клезмерские музыканты со всего мира — от Подпорожья до Нью-Йорка, от Лондона до Кишинева и Жмеринки… С мандолинами, кларнетами, контрабасами, скрипками. Вся мировая скорбь, все маленькие и великие печали народа проклятого, все страдания и радости народа богоизбранного — в этой щемящей их музыке, языком которой они говорят друг с другом и, говорят, с Богом.

Я был одним из немногочисленных неевреев, который три часа слушал этот рассказ — на заключительном (после мастер-классов, семинаров и проч.) концерте в Доме актера и затем еще шесть часов на идущем вразвалочку по ночной Неве теплоходе «Людмила», зафрахтованном специально для заключительного фестивального аккорда.

Слушал с радостью и любопытством, потому что об этом до сих пор я совсем ничего не знал. Пил водку, чокался пластмассовыми стаканчиками с новыми знакомцами и смотрел, как моя дочка разучивает еврейские танцы и кружит в хороводах — наверное, у евреев они называются как-то по-другому — на каком-то темном причале у залива — с бородатыми дядьками и ослепительно красивыми еврейскими девушками.

Ночь прошла, в блокноте остались написанные корявым (темень и водка) почерком вразборд и наперекосяк обрывки разговоров, картинок, осколки неведомой мне древней культуры, особого, не похожего на ничей другой темперамента, остались мои удивления. А музыку письмом не передать — они и не записывали ее никогда, а просто жили ею.

Дом актера

Дом актера, концерт, полный зал, душно, бисы, ощущение полного духовного единства — казалось, зал вот-вот ринется на сцену — к музыкантам в майках, босоножках, костюмах-тройках, кто в чем, к вокалисткам в серебряных чешуйчатых платьях, с золотыми ресницами и в высоких туфлях чуть ли не из литого прозрачного стекла.

— Однажды Хава пошла в лес погулять… — Евгения Лопатник (Харьков, вокал), Залман Млотек (Нью-Йорк, фортепиано). Что потом случилось с Хавой, не помню.

— Ицик женился, а в кармане ни гроша… — Ефим Заславский, Минск. Судя по интонациям, очень весело от этого было Ицику.

— Младшенькую выдают замуж. Младшенькую! — Анна Каммерлинк, Швеция, вокал. Пронзительно, плакать хочется, а она как будто смеется.

— Я ем невкусные варнечкес (еврейские такие вареники) и из-за этого у меня проблемы с женихом, — Хатуна Романовская, Самара, та самая девушка с золотыми ресницами, в и стеклянных черевичках.

— Если не хватает рифмы в песне, мы напеваем чири-бири-бом, — Аркадий Гендлер, преподаватель из Запорожья, вокал, жизнерадостная скороговорка, слова собственного сочинения, бис!

— У меня есть десять копеек? Что мне с ними делать? Я найду еще 10 копеек, и мы пойдем с девушкой гулять. Только где мне взять красивую девушку? — Матвей Гордон, открытие фестиваля, мальчик лет 14…

Псоя Короленко (Москва) — «Чтобы было весело тебе» — песенка совсем ни о чем, а только для того, «чтобы было весело тебе» — долго не отпускали.

Кишиневский дядька с усами, как у сябров, рвал жилы на смычке. Минут пятнадцать а-капелла раздвалось а-я-я-яй на разные лады. Человечки плясали на синей луне (эмблема фестиваля), девушка визжала, как скрипка:

— Меня зовут Исролик, я ребенок гетто, у меня штаны с заплатками, но давайте будем петь, танцевать и радоваться!..

Я думал про Моисея, его (мои) любимые слова про «выбери себе жизнь и живи»,

про Давида и Вирсавию,

про непонятого и непринятого ими Христа,

про газовые камеры и концлагеря,

про знакомую актрису Дину Ди, которой одноклассники плевали на пальто потому, что у Дины черная кожа, Дина плакала,

про моего трагического друга Константина Симуна (Псой на него очень похож), который постоавил Разорванное Кольцо на Дороге жизни, он теперь в Бостоне, он пишет мне «май не за морями, а за океаном» и звонит в шесть утра, пьян, из мастерской, и плачет,

про то, как они, эти люди живут в разных концах света и поют — в каких-нибудь кишиневских кафешках, на свадьбах в Сан-Франциско и в украинских Домах культуры.

Еще про то, что вдовцы и вдовы не остаются у них неженатыми-незамужними, и что они умеют радоваться и петь, когда горе, а меня же вдавливает в землю, и все вокруг черно.

— Чири-бири-бом.

Теплоход. Соня

Теплоход, и тут все не по-русски: нам, чтобы спеть, надо сначала водки выпить, поговорить. А они только ввалились со своими контрабасами и тут же веселиться, ни для кого, для себя, и танцевать: одна девушка так и протанцевала по всем палубам все пять часов кряду. Танцевала, сложив колечками большой и указательный палец.

— Почему мелодии повторяются?

— Потому что еврейская свадьба длится целую неделю. И мастерство музыканта оценивается богатством вариаций.

— Почему музыка именно свадебная?

— Потому что свадьба для нас самый большой светский праздник. А на других особо не поиграешь. Потому что, чтобы реализоваться, нужно быть вдвоем: мужчина и женщина. Потому что мужчина должен думать о боге, а женщина - обеспечить ему эту возможность. Мы состоим из тела и духа, в браке мужчина — больше дух, а женщина — тело.

Вам все это интересно? Мне — очень. Это Соня рассказывает. Соня Карабинская работает в Еврейском общинном центре. Соня рассказывает, что в этом их центре на Рубинштейна есть библиотека в 10 тысяч томов, всякие детские коллективы и много чего хорошего, жизнь кипит.

Я выпил водки и пошел философствовать с другими. Слышал, пока выбирался из-за стола, как Соню пытал какой-то красавчик с кабельного телевидения.

— Жизнь каждого религиозного еврея строго регламентирована. 613 заповедей, на все случаи, — говорила Соня. Красавчик испугался:

— А покаяться, если что, возможно?

— Нет такого у евреев.

Теплоход. Дымшиц

Валерия Дымшица, директора центра «Петербургская иудаика», я спросил о богоизбранности:

— Если говорить о собственной избранности — безусловно, никакой избранности нет. Если стоит пять человек, и один из них получает по морде — это тоже избранничество. Я человек не религиозный. Давайте лучше о музыке.

Классический клезмерский оркестр — капелла: скрипка, кларнет, контрабас, ударные. Возможны варианты. Достоянием профессионалов клезмерская музыка стала примерно с начала ХХ века. Ее географическая родина — восточная Европа: Россия, Украина, Польша, Балканы… Временная — принято считать, что XVI век, хотя, наверное, все-таки с первого еврея на земле. Теперь все это — world music, эдакий этноджаз.

На тему музыки и евреев Дымшиц рассказал байку. Давние времена. Питерский музыковед Леонид Энтелис читает лекцию «Музыка американских негров и Дж. Гершвин». В середине лекции в первом ряду просыпается старушка и спрашивает:

— Скажите, а что, Гершвин тоже был негром?

На что Энтелис, не задумываясь, ответил:

— Если евреев считать белыми, то нет.

Теплоход. Лиза

Дым, между тем, стоял коромыслом. Скрипки визжали. Дочка разносила евреям бананы и большие зеленые яблоки на пластмассовых тарелочках. Ей, похоже, это нравилось. Большие бородатые дядьки гладили ее по голове.

— О чем эта музыка? — спросил я.

— Я не знаю, о чем, я знаю, для чего. Чтобы веселиться, — ответила Лиза.

— Молодец, — сказал Дымшиц. — Чтобы веселиться и плакать.

Теплоход. Дмитрий

— Бред, что евреи считают, что только они могут попасть в рай, — вдруг сказал мне сосед по столику. Дмитрий Коломенский, бывший школьный учитель русского языка, теперь копирайтер. И продолжил:

— Никакой социальной богоизбранности быть не может. Не они избрали бога, а бог избрал их. Толчком к самоидентификации стали для меня музыка и антисемитизм. Да, не только меня считали евреем, но и я сам считал себя евреем. С пяти лет. Антисемитизм — неизбывная категория.

Теплоход. Фима

— Почему вы не уехали? — задал я традиционный антисемитский вопрос Фиме Черному, композитору из Кишинева, который несколькими часами раньше был конферансье на концерте в Доме актера. Помню, моя однокурсница, девушка с характерной внешностью, когда ее спрашивали в ленинградских троллейбусах «Как, вы еще не уехали?!» — отвечала «Я-то уеду, а вот вы останетесь». Фима ответил просто:

— Я врос в молдавскую землю. Последние несколько месяцев я просыпаюсь утром и сразу сажусь за фортепиано. Мне больше ничего не надо.

Теплоход. И другие

Мы чокнулись. Персонажи стали сливаться. С Адрианной Купер, чей компакт-диск «Детские песни и колыбельные Холокоста» (я напечатал сейчас его название, и мурашки побежали по коже) был номинирован на Грэмми — с Адрианной Купер мы говорили о Нью-Йорке, который сейчас до сих пор «немножко в депрессии» и «дыра в городе осталась», что «немножечко печально». Она рассказывала о своих предках, которые в позапрошлом веке приехали в Америку из Украины, и:

— Ирония в том, что я сейчас привожу-приношу, возвращаю эту культуру из-за океана — туда, где мы родились.

Потом был Псой, который сказал, что он на самом деле человек православный, что язык, который ты изучаешь не как иностранный, а как родной и является твоей родиной, что еврей — это просто метафора открытости и чужести, придуманная Творцом.

Уже запели Одессу-маму и Марусю Климову, уже за каким-то столиком к неудовольствию соседей запели Розенбаума, уже светало, и я сказал, что не хочу больше работать.


Опубликовано в журнале «Город» от 1 июля 2002 года.
Здесь использована авторская редакция